Кто-то оставил, а мы нашли
Маша – младшая дочка в молодой семье Шелковых. Первые семь месяцев своей жизни Маша провела в доме ребёнка, а потом у нее появились папа, мама и старший брат. Её приемным родителям, Максиму и Екатерине, не принципиально, будет ли она носить фамилию ту же, что и у них. Они не боятся, что Маша вырастет и будет искать своих кровных родных, потому что учатся полагаться на волю Божию. Шелковые говорят, что в вопросе усыновления ребёнка-сироты они идут проторённым путём. Ведь мама Максима Елена Кокшарова сама является опекуном для четверых детей (материал о семье Елены читайте в предыдущем «Православном вестнике» №115).
Однако, здесь — хоть и родственная, но совершенно другая семья, со своей историей, со своими мотивами усыновления, со своим опытом преодоления и осмысления жизненных трудностей. О своём пути к созданию семьи и материнству рассказала Екатерина Шелковая.
Два сердца
Я с детства была верующей, но к Богу обращалась в экстренных случаях – когда что-то случалось, я бежала в храм ставить свечку, хотя никто этому не учил. Первая попытка воцерковления произошла, когда мы с мужем ждали Савву. Где-то на шестом месяце беременности я по настоянию мамы (маму мужа Катя зовёт мамой – прим. ред.) начала готовиться к генеральной исповеди за всю жизнь, несколько часов сидела и записывала всё, что вспоминалось. Записала, рассказала, причастилась – и ничего не почувствовала. Где озарение, где просветление? Потом ещё раз исповедовалась. А потом родился Савва, и я о храме забыла вообще. Нахлынула послеродовая депрессия: я вообще не была готова к ребёнку, не мечтала об этом. Мы просто жили с Максом вместе и вдруг подумали: «А не завести ли нам ребёнка? Да запросто!». И вот после родов меня накрыла такая депрессивная волна...
А потом я захотела второго ребёнка. Савве был год и три месяца. Здоровье позволяет. Мама Лена тогда взяла из приюта первую девочку, Аню, – и я тоже захотела девочку и сразу забеременела! Мама подарила нам путёвку – летите в Египет отдыхать. Беременность была около 10 недель, я ещё не вставала на учёт. Старалась беречься – на солнце не загорала, еду выбирала… И вот на обратном пути, в аэропорту, мне стало плохо. Я легла в зале ожидания и заснула. Когда проснулась – почувствовала: что-то не так… Отошли воды, потом началось кровотечение. Сели в самолет: у нас шок, паника. Макса трясёт: «Мы никуда не полетим!» – «Я здесь не останусь!». Макс побежал собирать полотенца. Взлетели. Я смотрю в иллюминатор и думаю: «Ведь Он, Бог, рядом! Он и я». И тогда я поняла, что недостойна этого ребёнка, потому что не смогла принять его как дар.
По возвращении домой я пришла на УЗИ с мыслью убедиться, что беременности нет, и вдруг увидела, как меняется лицо у врача. Она повернула ко мне экран: «Посмотрите, их там двое! Вот, видите – два сердца! И нет воды! Быстро к врачу!». Активное лечение, капельницы позволили сохранить беременность: восстановился объём околоплодных вод, у детей продолжалась нормальная внутриутробная жизнедеятельность.
Это было чудо Божие! Это был неописуемый восторг! Ведь мы с мужем уже попрощались с ребёнком, а их там целых два, и они, оказывается, живы! У нас будет ещё два ребёнка?!
Макс пытался привыкнуть, что он станет многодетным отцом в одночасье. Я была в ненормальном состоянии: раздражительность, нервозность, я уже не могла носить Савву на руках, на всех злилась… Это теперь я знаю, что беременность должна быть покрыта благодатью, что нужно молиться перед зачатием, регулярно причащаться во время беременности...
И в 26 недель вся моя нервозность дала плоды, случилось непоправимое: начались схватки. У нас родились две малюсенькие девочки, Таисия и Евсевия, которых мы сразу крестили. Реаниматолог спрашивала: «Будем сохранять им жизнь? Три года назад мы не считали это ребёнком»... – «Спасите моих дочерей!!!».
Целый месяц мы прожили с ними вместе – и это было для меня счастьем. Я постоянно сцеживала молоко и каждые три часа ходила кормить их в реанимации. Тася через три дня впала в кому. Медсёстры смотрели на меня и плакали: «Как вы это выдерживаете?» – «Это мои дети, и я счастлива, что они со мной!». Дочки зевали, плакали, держали меня за палец, – так же, как обычные дети. Тася была больше похоже на мужа, спокойная. А Еся – на меня.
Кома Таси меня подломила… У неё остановилось сердце. Когда я пришла, увидела вмятины и синячки на рёбрах – врачи пытались «завести» её крохотное сердечко. Тогда я попросила отключить её от аппарата ИВЛ и больше не мучить. На Есю было больше надежд. Но она, как все близнецы, чувствуя смерть сестры, начала чахнуть, перестала есть моё молоко. Ей делали бесконечные переливания крови, шунтирования, ставили сильнейшие антибиотики… Я бодрилась, пока главврач не сказал мне: «Перестаньте улыбаться!» – и озвучил статистику.
...На то, как умирает Еся, я уже не могла смотреть. Больничные стены давили, мне надо было к живому сыну. Я уехала, и через день Еся умерла. Бог освободил нас от этой участи – растить двух глубоких инвалидов.
В это тяжёлое время за нас молились очень многие люди, в больнице я постоянно держала контакт с духовным отцом и начала осознавать, насколько важно уповать на Бога. Наша беда очень сблизила нас с мужем. Хотя другие пары наоборот не выдерживали, разводились прямо в реанимации. Такие ужасные вещи говорили друг другу! Например, однажды я невольно подслушала: «Это ты гуляла, а теперь ущербного родила!».
«Спасибо, что родила для нас»
В первые месяцы после больницы мама внимательно наблюдала, всё ли у меня в порядке с психикой… Я смотрела на мамочек с колясками, хотелось плакать при виде младенцев и во что бы то ни стало заполучить себе такого же. Тогда мама предложила усыновить ребёнка.
Муж сразу согласился, ведь перед глазами был пример его мамы. Мама Лена взяла Анюту грудной, она росла у нас на глазах, и Максим успел проникнуться нежными чувствами.
Из усыновления мы изначально не делали тайны. Есть люди, которые имитируют беременность, скрывая ото всех, что ребёнок не кровный. У нас все родственники были в курсе. Мы начали собирать нужные документы и на сайте опеки увидели рыжую пятимесячную девчушку. Немного смущало, что она уже такая взрослая, но всё же решили съездить посмотреть. Мы были, наверное, пятыми, кто приезжал её смотреть. Всех пугали диагнозы, которые Маша унаследовала от матери (позже, к полутора годам обследования показали, что малышка абсолютно здорова).
Первой мыслью, когда её вынесли к нам, было: «Где же ты была всё это время?!». Мне хватило пяти минут, чтобы всё решить. Главврач дома ребёнка зачитывала многочисленные диагнозы, а я слушала вполуха. Но потом в доме ребёнка начался карантин, Маша заболела, и мы никак не могли забрать её домой. Я приходила туда каждую неделю, пыталась водиться, укачивать, хотя это было безрезультатно, потому что сироты к этому совсем не привыкли.
Маму Маши я видела на фотографии копии паспорта. Она отказалась от дочки в роддоме, а вслед за ней отказ написали и её сестра, и бабушка, и дедушка. Я смотрела на Машу и думала: «Спасибо тебе, добрая женщина, что ты родила для нас этого ребёнка!».
Трудная христианская любовь
Когда мы нашли Машу, я сразу прибежала к духовнику: «Батюшка, мы ребёнка нашли!». А он, показав на живот, ответил: «Теперь ещё вот здесь найди». Позже, когда составленная в мечтах идеальная модель общения с Машей не стала получаться, мне приходили в голову лукавые мысли: «Если Бог не дал ребёнка, то и другого не нужно было брать, не время ещё».
Сразу безусловной любви не получилось. Это и понятно. Ведь вопрос любви – это вопрос смирения и готовности меняться ради другого человека. Своих детей мы любим совсем по-другому, потому что в основе лежит кровная привязанность. А с усыновлёнными должна появиться именно христианская любовь, как к чужому человеку. Вот представьте, сидите вы на детской площадке, а там чужой ребёнок орёт и капризничает, вы раздражаетесь, и хочется убежать от него. А теперь представьте, что этого ребёнка вы берёте к себе домой.
Конечно, и свои дети порой раздражают. Но здесь – раздражает очень многое! Иной раз смотрю на неё – просто какой-то чужак дома. Иногда на меня спускается благодать, и я чувствую к ней любовь. Но любовь эта будто выстраданная, за труды. Не знаю, как эти трудности преодолевают в неверующих семьях, без молитвы и таинств. Каждое воскресенье мы ходим всей семьёй на Литургию и причащаемся.
Маша очень самостоятельна. Может весь день заниматься чем-то сама и ни к кому не лезть. Но детский дом даёт о себе знать. Когда она только приехала и питалась смесью, я поняла, что эта бутылочка была единственным счастьем в её жизни! Она может есть без конца, до рвоты. В гостях её все стараются накормить, потому что она очень маленькая, стройная. Пока я готовлю, она просто будет захлёбываться слюной, как собака. Поэтому на кухне я ей вообще не разрешаю находиться. Мы долго учились есть понемножку.
Говорят, сколько ребёнок пробыл в детском доме, столько же он и будет восстанавливаться. С одной стороны, это тихий ребёнок, немного погружённый в себя. С другой, у неё очень много энергии и полное отсутствие осторожности. Мы её даже прозвали Маша-синячок. Если ушибётся, то не плачет никогда, сидит тихонько и переживает свою беду. Она сильная девочка. Может, потому что я с неё пылинок не сдувала. Хотя считается, что детдомовских детей надо любить ещё сильнее. Однажды я прочитала в интернете заметку, писала женщина – своих детей нет, взяла девочку трёх лет, красавицу. Так любила! Через полгода ребёнка от этой любви «замкнуло», она стала в посуду какать, ещё что-то вытворять. Пока мама не начала наказывать. Нам, слава Богу, удалось избежать такой неправильной любви. Никакой вседозволенности.
Недавно возникло желание родить ещё ребёнка. Мама говорит, что это нормально – организм женщины так запрограммирован. Я Савву родила в 24 года, Максиму было 25 лет, и понимала, что опаздываю, что первого ребёнка надо было рожать в 20 лет. Раньше я считала, что ребёнок – это минус два года из жизни. Сейчас, когда есть машина, – вообще не проблема везде успеть, и в гости съездить, и по делам. Вообще, я хочу большую семью!
Муж понял, что хочет Савве брата. Хотя он же, жалея меня, рад был бы сделать перерыв между детьми на несколько лет: отправить меня в спортзал, поездить по белому свету. Но семья важнее. Не надо допускать большую разницу между детьми, надо торопиться! После смерти девочек внешне Маша заменила их, а внутренне – нет. Я её не носила, не кормила...
Сможем ли мы ещё усыновить ребёнка – не знаю. Как-то муж в разговоре обмолвился: «Может, ещё когда-нибудь ребёнка возьмём». А я пока не решаюсь. Но, если брать – то самого маленького. Мама должна привыкнуть к ребёнку, пока он ещё малыш, пока он плачет по-младенчески, пока его можно ласкать и сюсюкаться с ним. Однако, у детей, которых в более старшем возрасте взяли из детского дома, огромное чувство благодарности и любви к родителям.
Журнал «Православный вестник», №116, 2014 год
Поделиться в социальных сетях
Мне нужна помощь
Хочу помочь
