Стыд перед исповедью

Что делать, когда стыдно исповедать какой-то грех? Ответ на этот вопрос можно найти в любом руководстве к Исповеди, но, думаю, ответ не исцеляющий. Уверен, ты поэтому и ищешь ответа, другого ответа, нежели этот, который, я не сомневаюсь, ты уже знаешь, но который в том состоянии, в каком ты сейчас находишься, никакой пользы тебе не приносит. Поэтому и я не стану классически рубить с плеча: «Стыд от диавола, его надо преодолеть и исповедать свой грех!»

Владыка Антоний, епископ Сурожский, трогательно вспоминал один случай из своей юности, изменивший его жизнь. Признаюсь, случай этот оказал такое же влияние и на мою жизнь.

Однажды, когда богослужение закончилось, юноша подошел к священнику на Елеопомазание, и тот смутил его, показавшись пьяным. Тем не менее, следуя лицемерной учтивости, он хотел поцеловать ему руку, но священник стыдливо отвел ее, извиняясь за состояние, в котором находится.

Когда народ разошелся, юноша, тронутый этим, подошел к священнику, чтобы испросить прощения. Батюшка выглядел таким убитым, что едва ли не плакал. И признался юноше, что сожалеет, что он такой, но он больше не может, потому что только что в аварии погибли его жена и ребенок.

Тогда будущему митрополиту Сурожскому было следующее откровение, простое, но фундаментальное. Он понял, что одно дело — читать в Библии о терпении Иова и приводить его в пример другим, когда увидишь их скорбящими, и другое — когда с тобой самим происходит такое огромное несчастье.

Но, несмотря на это, не будем забывать, что даже тогда (искушаемся ли мы бесами или даже подпали под их власть, или искушаемся нормальными порывами естества) мы тем не менее остаемся христианами. Христианами уязвимыми, но христианами. Поэтому давайте поймем, что жизнь христианина складывается не только из побед, не только из удач, но и, может, даже по большей части — из поражений, но только поражений, перенесенных с мужеством.

Для нас, христиан, поражение, перенесенное с мужеством, — это больше, чем победа, одержанная недостойно, то есть с надмением. Такая победа с легкостью может выбить тебя с поля боя. То есть в нашем случае, если кто-нибудь исповедует свои грехи с большой легкостью, то он может спросить себя: а почему с ним это происходит? Не потому ли как раз, что они ему не кажутся такими уж тяжелыми? Не потому ли, что у него не стало духа истинного покаяния?

Да, твоим грехом может быть и аборт, и кровосмешение, и гомосексуализм, и некрофилия, и убийство. Но только знай, что есть люди, которые исповедуют эти грехи чуть ли не спокойно, а где-то, в каком-нибудь позабытом монастыре, может, есть послушник, который ужасно сокрушается из-за того, что съел яблоко с того дерева, с которого у него не было благословения есть. У нас в Патерике есть такой случай, когда послушник страшно терзался из-за того, что, неся послушание в трапезной (на кухне), попробовал масла из горшка<1>.

Так что, по моему мнению, стыд, который мы испытываем, когда приходит пора исповедать какой-то грех, может зависеть не столько от тяжести совершенного греха, сколько от интенсивности нашего покаяния. Чтобы не допустить, чтобы покаяние, столь мужественное и столь угодное Богу, увенчалось победным венцом, диавол вооружается против нас и еще больше усиливает наше замешательство, нагнетая не только стыд, но и, вместе с ним, отчаяние.

Но что значит объявить себя побежденным? Неужели то, что ты не можешь исповедать священнику определенный грех? Нет. Еще нет. Это только удар, удар, который, естественно, предполагает любая борьба. Но это пока не поражение, это еще рукопашная.

Мы говорили, что этот стыд может быть вызван не столько тяжестью греха, сколько интенсивностью покаяния. И было бы очень грустно упустить шанс получить победный венец за покаяние по причине своего смущения. Венец этот дожидается победителя на месте, которое выше нас, и представь себе: у нас нет ничего, на что можно было бы наступить, чтобы достать его — ни скамейки, ни камня, ни пня. Всё, что у нас есть под рукой, — это наш грех, на который надо наступить, как на лестницу, как на возвышение, и достать венец.

Так что, если ты не можешь назвать его священнику, у которого обычно исповедуешься, сходи и назови незнакомому священнику, съезди в другой город, где тебя никто не знает, и назови его первому попавшемуся на твоем пути священнику, только назови.

А если ты перестал доверять священникам, ведь ты можешь впасть и в это искушение, — назови его человеку, которому доверяешь. А если у тебя нет даже такого человека, назови его напрямик Богу, и называй его непрестанно. На самом деле я убежден, что воспоминание о грехе некоторым образом и без того навязчиво преследует тебя, но ты назови его открыто, в надежде, не убегая от Бога.

Возьми в пример случай Петра и Иуды. Иуда тоже возгорелся покаянием, побежал и бросил деньги, добытые кровью. Иуда, в отличие от Петра, признал кровь Христа «невинной» (Мф. 27, 4), то есть он практически выступил против решения иудеев, выступил против всего храма, осудившего Христа на смерть.

У Петра не было силы сделать это даже перед простой женщиной, сказавшей, что она видела его среди учеников. Петр клятвенно отрекся от Христа, в то время как Иуда бесстрашно признал Его невинным, и не только перед простой женщиной, которая не могла бы сделать ему ничего, но и перед иудейскими законниками, способными предать его смерти.

Иуда, имевший смелость исповедать это перед людьми, не имел смелости исповедаться пред Богом, а Петр, хоть и испугался и устыдился людей, но всё же, когда пришло время, исповедался пред Богом.

Каким же было исповедание Петра? Может, он сказал: «Господи, я согрешил, предав Тебя, прости меня»? Нет. Петр исповедался иначе, шокирующим для нас образом. Петр сказал: «Господи! Ты все знаешь Ты знаешь, что я люблю Тебя» (Ин. 21, 17).

Так повторяй и ты, даже если сам в это не веришь. Говори это именно потому, что это ложь, но только ложь, о которой ты мечтал бы, чтобы она была правдой. Может, это как раз и есть правда, та правда, которой немногие из нас могут достигнуть, но о которой мы ревнуем. Плачь и повторяй эту ложь Богу, говори ее Ему в лицо:

— Господи! Ты все знаешь Ты знаешь, что я люблю Тебя.

Бог знает наш грех, Он знал его даже до того, как привел нас в мир. И всё же не воспрепятствовал нашему рождению. Разве это не говорит о доверии Бога к нам, разве не указывает на огромную надежду, которую Он возложил на нас? Зачем же разочаровывать такого чудесного Богочеловека, как Христос?

Тот же митрополит Антоний в одной из проповедей на Рождество Христово (которая, я хорошо знаю, не переведена на румынский) предлагает дискуссию не столько о вере человека в Бога — эта тема и без того очень широко обсуждается, — сколько о вере Бога в человека. Владыка живописует Совет Святой Троицы при сотворении человека. Якобы Бог Отец сказал тогда:

— Создадим человека по образу и подобию Нашему (ср. Быт. 1, 26).

— Да, но этот человек падет, — сказал Дух, — и Тебе, Сыне, надо будет умереть за него.

— Так создавать Нам его или не создавать? — спросил Отец.

— Создавать, — ответил Сын.

Вот надежда, которую Бог возложил на человека! Этому Богу мы исповедуемся, Его стыдимся, Его любим.

И добавь к этому греху все причины, по которым не можешь его исповедать. Скажи Богу всё как есть, просто. И не отходи от Бога.

Можешь сказать Ему, что Он к тебе несправедлив, что именно Он и виноват в твоем грехе, можешь оклеветать пред Ним хоть всю землю, всех священников и епископов, но только говори всё, стоя лицом к Нему, и не успокаивайся, пока не получишь от Него ответа. Может, в какой-то момент ты поймешь, что то, что говоришь Ему, — это ложь, а может, и нет. Но только знай, что Он тебя поймет, что бы ты Ему ни сказал. И успокойся.

Ему ты можешь говорить всё — именно для того, чтобы не пришлось обращаться к людям. Но остерегайся клеветать на священников или на любого другого человека перед людьми, пока полностью не успокоишься.

Только перед Богом обвиняй всех, потому что Он тебя поймет, Он всё знает. И всегда, каким бы отчаявшимся и возмущенным ты ни был, не забывай, что всё — не более чем искушение, искушение временное, которое ты должен победить.

Придет и такое время, когда ты сможешь сказать это священнику, то есть тоже Богу, но при свидетеле. Тебе это уже не покажется таким тяжелым, ведь он тоже человек, терзаемый помыслами, как и ты, о чем говорит святой апостол Павел: разве не вся тварь мучится и стенает воздыханиями неизреченными, ожидая усыновления (ср. Рим. 8, 22–23)?

Подумай о том, что это не более чем незначительный грех, какой-то грех. Что жизнь в будущем может повергнуть тебя в такие большие грехи, что то, из-за чего ты сейчас смущаешься, покажется тебе ерундой. И если ты этот грех не можешь исповедать, то с теми что будешь делать?

Мужайся, Я победил мир (ср. Ин. 16, 33)

Поделиться в социальных сетях