Как защитить детей от буллинга и почему это касается каждого

т" благотворительного фонда "Галчонок"...

Ольга Журавская, президент благотворительного фонда «Галчонок» и идейный вдохновитель проекта «Травли.net», и Ирина Пудовинникова, руководитель программы «Инклюзивное образование», — о единственной функции школы, адекватных родителях, «нормальности» общества и системе травли, в которой мы привыкли жить.

Нам навстречу по светлому коридору идет рыжеволосая женщина. Она улыбается и обнимает нас, словно родных, хотя мы видимся впервые в жизни.

Это Ольга Журавская , президент благотворительного фонда «Галчонок» и куратор по работе с представителями НКО и общественностью. В 2017 году фонд выиграл в конкурсе Фонда президентских грантов и получил деньги на создание и внедрение в российских школах антибуллинговой программы «Травли.net». Авторы проекта хотят сформировать безопасную атмосферу в школах и предотвратить агрессию среди детей и подростков.

— Ира, иди сюда! Я без Иры не буду, — смеется Ольга, и к беседе присоединяется Ирина Пудовинникова , координатор проекта «Травли.net».

Как родилась идея проекта «Травли.net»?

О. Ж. : Она родилась из нашего проекта по инклюзивному образованию. Мы занимаемся инклюзией детей с неврологическими особенностями в обычные государственные школы через специальную методику: у каждого ребенка есть свой наставник, который идет с ним по индивидуальной программе, разработанной супервизором.

Это сложная технология, школы ее боятся. Чтобы наладить отношения со школами, мы придумали проект «Травли. net». Он концентрируется на том, что дети должны учиться в безопасной среде. Изначально мы отталкивались от потребностей детей с особенностями развития, но когда стали разбираться в школьной травле, выяснилось, что проблема куда шире. Травля носит очень массовый характер, и в защите нуждаются все дети.

Как вы выбираете школы для проекта?

О. Ж. : В нескольких школах мы уже внедряем инклюзивную программу и потому точно знали, что нас туда пустят с «Травли.net». Сейчас мы только «собираем» проект, тестируем разные кусочки в разных местах. По гранту мы должны доделать его в ноябре, хотя сейчас делаем гораздо больше, чем планировали. Протестировали лекции с Людмилой Петрановской – супер пошло, оставляем. А родительские собрания внутри школы не идут. Значит, надо убирать.

Сейчас мы видим две вещи. Первая – проблема колоссальна и с ней никто не работает. Второе – нам очень хотелось бы поменять ситуацию к лучшему.

Мы изучаем методики разных стран, хотим сами ездить и учиться. Проект – это пазл, который надо собрать, чтобы таргетировать проблему травли со многих углов, потому что она очень разносторонняя, в ней много участников: администрация школы, дети, родители.

И кто же виноват в школьной травле?

О. Ж. : Сегодня мы пойдем в школу, где сильно травят одну девочку. С нами связалась ее мама. Встретимся с родителями, директором, юристами. Мы будем слушать очень внимательно, потому что у родителей – своя картина мира, у ребенка – своя, у школы – третья. А нам нужно всех их вывести в четвертую картину мира. Мы не будем выяснять, кто виноват. Наша задача — предложить школе выйти из сложной ситуации в ресурсную зону. Туда, где мы можем что-то изменить.

И. П. : Чтобы сделать ребенка счастливым и вывести его в зону безопасности, родители и учителя должны действовать вместе, а не обвинять друг друга.

О. Ж. : В классе, где происходит буллинг, страдает не только тот человек, которого травят, но и агрессор, и участники. Безопасность социума нарушается для всех. Способствует ли это процессу обучения? Нет.

И. П. : Многие видят в этом только проблему ребенка, его семьи или абьюзера (ребенка-агрессора). Но нужно работать именно со школой, потому что большую часть времени ребенок находится там.

О. Ж. : Нужно понимать: школа выполняет единственную функцию — позволить родителям работать. Больше у школы других функций нет: всему, чему учит школа, ребенка можно научить десятью разными способами и без нее.

А раз школа создана для того, чтобы родителям было спокойно работать, то администрация должна обеспечить детям безопасность.

Сами школы это понимают?

О. Ж. : По-разному, вменяемость директора и администраторского состава зависит только от персональных качеств человека. Если директор адекватный человек, он говорит: «Да, у нас есть проблема, мы хотим ее решить». Любой нормальный директор понимает, что в нашем лице у него есть бесплатный ресурс, который поможет не только решить проблему, но и потенциально разделить ответственность.

У любого травматичного опыта есть имя, и очень важно знать и называть его. Ни один процесс восстановления, физический или психологический, не начинается без того, чтобы проблема не была озвучена и названа. Нам важно, чтобы и дети, и родители, и администрация понимали: мы знаем, что травля есть.

Бывало, чтобы школы отказывались от вашей помощи?

О. Ж. : Некоторые говорили: «У нас все хорошо. Вы, пожалуйста, с шестиклассниками о таком не говорите — они даже не знают, что такие проблемы бывают».

Почему они отрицают существование проблемы?

О. Ж. : Мы привыкли жить в системе травли и даже не всегда ее замечаем.

И. П. : А еще школа часто боится обвинений. Но мы ни в коем случае не пытаемся их обвинить.

О. Ж. : Мы не ищем виноватых — мы думаем, что можно сделать, чтобы поменять ситуацию к лучшему. У нас получается, только если школа и родители помогают в этом. Проект невозможно сделать в одиночку.

Вы можете как-то повлиять на школу?

О. Ж. : Школа – довольно замкнутое государственное учреждение. Мы не будем добиваться внедрения программы, потому что верим: насильно мил не будешь. Задача родителей – убедить школу, что проект нужен и важен. Все зависит только от желания учителей и родителей сотрудничать — любая школа, в которой собрались нормальные люди, станет нормальной, независимо от района и финансирования.

И. П. : Тем более мы не можем оставаться только в одной школе. Вместе с Петрановской мы устраиваем открытые интерактивные лекции, где все могут задать вопросы, проводим семинары с администрацией и учителями, затем — серию тренингов для более узкой группы учителей, которые готовы посвятить свое время решению проблемы. Устраиваем лекции для родителей, где обсуждаем случаи травли и вместе думаем, что делать дальше. Нужны люди, которые захотят развивать проект дальше.

О. Ж. : Человек должен не просто получить какую-то памятку – он должен этой идеей загореться. В любом социально значимом проекте без единомышленников не поедешь.

На лекции приходят родители только «затравленных» детей?

О. Ж. : Приходят просто заинтересованные активные родители, потому что любой понимает: сегодня твой ребенок травит, завтра – твоего.

И. П. : Бывает, родители говорят: «Мне кажется, мой ребенок – агрессор».

О. Ж. : Любой нормальный родитель должен заметить этот этап развития в своем ребенке и помочь ему справиться с агрессией, не третируя общество вокруг себя. Такой навык в принципе пригодится человеку в жизни.

Какой возраст считается самым опасным с точки зрения травли?

О. Ж. : Мы считаем, что наибольшее количество травли происходит до 9-10 класса, но все очень условно. У детей постарше уже другая травля – в основном, кибербуллинг. Но у них и возможностей защититься больше, потому что появляются интересы и друзья по интересам. «Может быть, в школе у меня не идеальные отношения, но у меня есть друзья вне школы».

Детство – вообще очень тяжелый период для человека, потому что возможностей защититься у тебя очень мало, а мир вокруг — довольно агрессивный. И поддержать становление нормальной личности в период роста — наша задача. Нормальные люди формируют нормальное общество. И вообще мы считаем, что человеческое достоинство формируется в детстве.

Разве школьные психологи не могут решить проблему?

И. П. : Вчера была на семинаре, там говорили, что только 53% школ имеют в штате психологов. Получается, на одного психолога приходится в среднем 800 детей.

О. Ж. : Дело даже не в том, что 800 детей. Качество подготовки школьных психологов очень низкое.

И. П. : Психологи, скорее, нужны классным руководителям – тем, кто проводит с детьми весь день.

О. Ж. : Психолог должен поддерживать классного руководителя, помогать ему формировать нормальную атмосферу в классе. Вот в чем задача психолога! Не ходить детей утешать, хотя это тоже здорово.

Решить проблему травли может только тот, кто управляет классом.

А если просто отчислить агрессора? Это не выход?

О. Ж. : Всегда можно перевести ребенка в другую школу, но никто не гарантирует, что в новой школе у вас не будет прежних проблем.

И. П. : И то же самое будет с прежним классом: если убрать оттуда жертву, они найдут новую.

О. Ж. : Я считаю, школы должны посылать четкий сигнал: на территории нашей школы не может быть травли и насилия, у нас есть политика по травле, и если вы нарушили ее положения, то не можете у нас находиться, потому что безопасность большинства не может зависеть от интереса одного. При этом я не говорю, что этому одному не надо помогать.

Любой агрессор – это человек, который нуждается в помощи. Агрессия – это сигнал о бедствии.

Нужно лечить тех, кого уже успели обидеть, и нужно отдельно работать с агрессором, помогать ему вернуть связи с реальностью. И вот тут уже будет большая работа с родителями.

А что, если родителям это не нужно?

О. Ж. : Это как система прививок. Мы привились и сформировали благодаря этому безопасный «зонтик». В случае эпидемии заболевание не будет распространяться слишком быстро, и те люди, которые по разным причинам имеют отвод от прививки, окажутся под нашим «зонтиком». Мы их страхуем. Может быть, нам и не нужно прививаться, но мы знаем, что есть люди, которые находятся под угрозой, и потому принимаем такое решение.

Так и с травлей: если наберется много активных вовлеченных людей – родителей, администрации, то, я думаю, мы сможем объяснить остальным, почему важно этим всем заниматься. Или сможем распространить эту «зонтичную» систему на тех, кому с родителями не повезло. Ребенку в школе должно быть безопасно, и обеспечить эту безопасность должны взрослые.

И. П. : Дети всегда ищут лидера. И если не находят его во взрослом, ищут среди ровесников.

О. Ж. : И идут за кем-то, потому что быть ребенком — страшно. Они еще не чувствуют собственной силы, не понимают свою структуру личности, не знают, на что опираться. Это потом у них появятся любимые фильмы, писатели, музыка, им будет, кому позвонить и кому что ответить. А пока что они — прыщавые подростки, крошечные десятилетки, которые впитывают агрессию окружающей среды и выплескивают ее, как могут.

Вы проводите уроки для детей, рассказываете про буллинг?

И. П. : К детям мы приходим с открытыми беседами.

О. Ж. : Мы решили, что откровенность может расположить к нам подростков. Для детей из младшей школы мы создали мультик, он – часть психологического урока. К детям постарше приглашаем какого-то известного актера, музыканта и начинаем беседу с того, что он рассказывает какую-то историю про себя. Историю, где он был агрессором, жертвой либо просто наблюдал. Самым первым отозвался Петр Налич.

И кем был Налич — агрессором или жертвой?

О. Ж. : Он везде побывал. Действительно, в жизни мы бываем и агрессором, и тем, кого травят, и тем, кто стоит и молча за всем наблюдает. И было очень важно, что Налич откровенно все рассказал. Дети здорово реагируют на честные рассказы взрослых, сразу возникает нормальная атмосфера, когда подростки понимают: мы не будем сейчас играть в игры, мы все — в общей реальности.

И. П. : Дети понимают: в разное время роли могут распределяться по-разному. И если сейчас ты жертва, это не значит, что ты останешься ею навсегда.

Как понять, что ребенка именно травят?

О. Ж. : Первый признак травли – выделение члена команды и отделение его от команды. Взрослые часто формулируют вопрос к травле неосознанно, а дети принимают ту модель отношений, которую им показывают. Пример из моего школьного прошлого. Если ты опаздывал, это всегда ставилось на вид всему классу: «Вот, посмотрите, опять она опоздала».

Второй — в травлю так или иначе вовлечен весь класс. Третий – продолжительность, постоянность и невозможность остановить конфликт. Если ребенок говорит: «Окей, я взял у тебя ластик, это было нечаянно, извини», а ему в голову летит портфель, это — травля. А если это был просто конфликт, то они поогрызаются друг на друга, не будут три дня разговаривать и даже, может быть, подерутся. Но это будет просто конфликт.

Конфликтная ситуация – это ситуация роста, дети должны уметь конфликтовать и выходить из конфликта. Наша задача как взрослых – сделать так, чтобы они умели делать это продуктивно.

И. П. : И еще травля – это не просто психологическое насилие. Это физическое насилие, которое может привести к смерти.

У вас в детстве был опыт травли?

О. Ж. : Был, конечно.

Вообще наша советская система школ заточена была под травлю: она подразумевала вину индивидуума перед коллективом. И если индивидуум подводил, у коллектива было право предать этого человека остракизму.

Если ты себя не так ведешь, тебя ждет общественное порицание: ты в центре зала, на тебя все смотрят. В этом была идеологическая суть советского коммунизма: мы не отдельные сильные индивидуумы, мы сильны только как общество. Сейчас мы пытаемся говорим: каждый человек уникален, обладает массой качеств и компетенций.

У вас есть какая-то цель? Как оцените эффективность работы?

О. Ж. : Спрос покажет нам, насколько мы эффективны. Если проект хороший, школы должны им заинтересоваться. Результаты будем мерить по количеству школ, которые привлеклись к проекту — это наш единственный показатель.

И тогда вы сможете выходить в регионы.

О. Ж. : Конечно! Хочется обкатать программу в Москве, потому что если пройдет тут, то пройдет и в других местах. Будем искать благотворительные фонды-партнеры в регионах.

Уровень детской агрессии зависит от города? Можно сказать, что в маленьких городах дети добрее?

И. П. : Было исследование в Калужской области, оно показало: в сельских школах меньше травли просто потому, что там все друг друга знают. Детей меньше, они все дружат во дворе. У них не такая случайная выборка.

Если родитель захочет, чтобы в его школе была программа, он может вам написать?

И. П. : Да, но лучше, если нам напишет классный руководитель или директор.

О. Ж. : Родителям нужно добиваться именно этого, потому что без разрешения директора мы не имеем права входить на территорию государственной школы. Мы можем сделать все, чтобы убедить директора, что эта программа нужна и важна, но сначала нужно сделать так, чтобы он тоже был заинтересован. Это обоюдный процесс.

Вы единственные в России, кто этим занимается?

О. Ж. : Мы — единственный фонд, но есть активные родители.

Нам сильно помогает тот факт, что с нами согласилась сотрудничать Людмила Петрановская – она главный специалист по буллингу в России.

Мы не одни, но пока непонятно, кто с нами. Мы только начали. Мы стали заниматься этой темой, когда она стала горячей, но не потому, что она такой стала. Программа вытекла из инклюзии, нам было важно понять, как к нашим детям относятся со стороны.

Это связано с реформой системы образования, которая обязала школы принимать особенных детей?

О. Ж. : В Конституции закреплено право каждого гражданина на получение среднего образования. Государство обязывает себя сделать так, чтобы каждый отучился свои положенные девять классов.

Родители особенного ребенка неизбежно встают перед выбором: что же делать? Отдавать своего ребенка в школу особого типа?

Детям с особыми потребностями, чтобы наладить социальные контакты и понимать, как себя вести в обществе, нужно в этом обществе находиться. Это и есть смысл инклюзии. Не в сегрегированном состоянии, когда тут у нас общество, а вот тут – гетто. Потому что, когда ты учишься в гетто, ты сможешь социализироваться только в гетто. Ведь как работает система обучения? Дети наблюдают за взрослыми, копируют, повторяют. Матрица.

Поэтому законопроект, который позволил детям с особыми потребностями учиться в любой школе, — хороший. Но из-за недостатка финансирования получается, что детей должны обучать учителя, которые не знают, что такое инклюзия.

И. П. : Это называется «стихийная инклюзия», когда ребенка обязаны принять в школу, но никто не представляет, как его учить. Нельзя в школу, которая не готова, запустить 10 особенных детей. Так не работает.

О. Ж. : А если в школе внедрена хорошая инклюзия, от этого выигрывают все дети. Инклюзия приносит с собой много доброты, искреннего всепринятия. Мы уже не про «самые умные», а про «ты человек — и я человек».

Методы, которые применяются в инклюзивном образовании, та же АВА-терапия, здорово работают со всеми детьми. У нас все дети обожают приходить в ресурсный кабинет и валяться в мячиках вместе с особенными детьми и пользоваться их благами. Это называется «обратная инклюзия».

И. П. : Учителя понимают, что существуют разные формы подачи материала, и даже нейротипичным детям могут по-разному его преподносить. Это развивает пластичность мышления.

О. Ж. : Если мы хотим жить в более-менее гомогенном обществе и иметь общие ценности, мы должны работать по системе инклюзии. Инклюзия ставит человека над всем остальным, он становится важнее предметов, отметок и желания другого человека его обидеть.

Проект «Травли.net. Разработка и внедрение антибуллинговых программ в инклюзивных школах» получил грант Президента РФ по направлению «поддержка проектов в области науки, образования, просвещения».