Можно ли отменить страдание
Надо ли пытаться избавиться от любой боли, как утешать того, кто предъявляет счет Богу, и почему человек плачет всегда «не просто так» – обсудили богословы и психологи.
14 декабря в ПСТГУ прошла конференция «Страдание и особенности оказания помощи страдающим людям в церковной и светской практике». Центральными выступлениями конференции стали два доклада – декана богословского факультета ПСТГУ протоиерея Павла Хондзинского и доктора психологических наук Фёдора Ефимовича Василюка, которые с разных сторон раскрыли тему избавления от страдания.
Человек обезболенный
Доклад протоиерея Павла Хондзинского «Человек обезболенный» был посвящён тому влиянию, которое оказало на мировосприятие современного человека изобретение обезболивания.
Достаточно долго страдания воспринимались в христианской традиции как дар, принятие которого «как необходимого условия для приближения ко Христу не подвергалось сомнению ни на Востоке, ни на Западе». Протоиерей Павел напомнил, что ещё в XVII веке Блез Паскаль воспринимал горе как добровольную жертву человека: «Человеку не зазорно отдаться во власть горя, но зазорно отдаться во власть наслаждения. Горе вовсе не пытается нас соблазнить, не вводит в искушение, это мы сами по собственной воле склоняемся перед ним, признаем его власть и значит, остаемся хозяевами положения, мы покорны себе, и только себе, меж тем как, наслаждаясь, становимся рабами наслаждения. Умение распоряжаться, владеть собой всегда возвеличивает человека, рабство всегда покрывает его позором».
Докладчик напомнил также изречение апостола Петра о том, что несправедливые страдания угодны Богу. «То угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо» (1 Пет.2: 19).
«Это странное для современного человека утверждение, очевидно, можно истолковать следующим образом, — размышляет о. Павел. — Падший человек обречен на страдания, в свитке жизни его, по словам пророка Исайи, написано рыдание, жалость и горе. Причем эти страдания, будучи следствием первородного греха, никак не могут быть названы несправедливыми. Только Христос в собственном смысле слова страдает несправедливо (невинно), так как Он подобен нам во всем кроме греха. Однако Его искупительные страдания, не уничтожая общность закона страдания, созидают в то же время возможность невинного страдания для тех, кто приобщился к ним через Церковь. Теперь тот, кто страдает несправедливо, помышляя о Боге, страдает в этом смысле невинно и тем самым приближается ко Христу».
Таким образом, с точки зрения христианской антропологии, именно несправедливые страдания можно назвать добровольной жертвой человека, приближающей его к Богу.
Однако к XVII столетию взгляд на проблему страдания меняется. Отныне несправедливые страдания воспринимаются уже как повод высказать упрёки Божеству. Так появляется необходимость в оправдании Бога, параллельно возникает соответствующий жанр теодицеи.
Ещё более чем через сто лет ситуацию кардинально меняет технический прогресс. 16 октября 1846 года в Бостонской клинике Уильям Мортон впервые успешно проводит операцию по удалению пациенту опухоли на шее с применением анестезии.
«Именно тогда, поврежденность падшей человеческой природы как бы соразмерно компенсировалась достижениями технического прогресса. Человек не перестал быть падшим, но словно бы вернул себе (точнее решил, что вернул себе) свойства первозданного Адама», — говорит о. Павел Хондзинский.
Церковная оценка нового открытия появилась не сразу: «Лишь в феврале 1957 года Римский Папа Пий XII подтвердил, что «христианский долг отрешения и внутреннего очищения не является препятствием для применения анестезии». Соборная оценка анестезии Восточной Церковью не выносилась.
Однако появление анестезии оказало глубокое влияние не только на медицину, но и на мировосприятие современного человека в целом. «Анестезия прочно овладела не только телесной, но и душевно-духовной природой человека, чему свидетельством является бесчисленное количество предлагаемых современному человеку в том или ином виде анестизирующих душевную боль антидепрессантов и иных такого же рода средств», — отметил о. Павел.
Отсюда – многие современные проблемы – одиночество, неспособность к состраданию, предположил о. Павел.
«Акт соприкосновения (физического или душевного) всегда потенциально чреват для меня либо собственной болью, либо необходимостью принять в соображение чужую боль, то есть со-страданием, которое есть в свою очередь страдание для меня самого. Вполне понятно теперь, что с точки зрения «человека анестезированного», если невозможно обезболить акт общения, то лучше отказаться от него совсем».
Важнейшей характеристикой «человека анестезированного» стало, по оценке докладчика, нетерпение.
«Нет жизни по заповедям без терпения, нет терпения без благодати. Однако для не знающего и не ищущего благодати современного человека этот дар подменяется проанестезированным нетерпением, оборотной стороной которого, очевидно, должны стать все сокращающиеся периоды между приемами анестезии и все большая неспособность обойтись без нее».
Множество современных проблем возникает, по словам о. Павла, именно из-за такого нетерпения:
«Подростки кончают жизнь самоубийством, получив плохую оценку в дневнике или не обнаружив достаточного количества лайков под своими фотографиями в соцсетях. По данным ВОЗ к 2020 году депрессия выйдет на первое место в структуре заболеваемости и будет отмечаться у 60% населения, а смертность от тяжелых депрессий, зачастую приводящих к суицидам, выйдет на 2 место среди других причин смертности».
В конце концов, идея анестезии, по мысли докладчика, подменила собой идею анастазиса – воскресения.
Парадоксализируя тему, о. Павел вводит понятие «человека обезболенного»: «Человек анестезированный» есть человек, не знающий угрызений совести, не отвечающий за свои желания и поступки, не имеющий терпения, одинокий и боящийся любви».
Значит ли это, что о. Павел выступает против применения обезболивающих средств? Нет. «На вопрос, надо ли облегчать страдания людей? – должен следовать однозначный ответ – безусловно, надо: и облегчением им физической боли и со-страданием, которое есть разделение страданий с страдающим».
Страдание взыскует смысла
Доктор психологических наук Фёдор Ефимович Василюк осветил тему страдания с другой стороны – как помочь человеку пережить страдание.
Страдание другого человека ставит нас перед необходимостью сострадания. В этой ситуации, по мнению докладчика, возможны три реакции — теодицея, аскеза и утешение страждущего. В необходимости утешать страждущего психологи и священники близки. При этом переживание, по словам психолога, — это не просто эмоциональное состояние, но большая мыслительно-структурирующая работа.
«Переживание как переживание утраты — это труд по новому нахождению опор и выстраиванию страдания.
Вообще слово «страдание» происходит от слова «страда» — по Далю, «тяжёлая ломовая работа, натужные труды».
При этом психолог, который помогает клиенту пережить страдание, не находится в позиции натуралиста, он вовлечён сострадать. М.М.Бахтин говорил о существовании трёх форм сострадания — содействии, совете и сочувствии. Психолог не в силах сделать ни первого, ни второго, ему остаётся душепопечение».
Конечно же, утешая человека, нужно помнить, что часто он сам создаёт ситуации, от которых страдает. Нужно доверить ему зону ближайшего развития. Нужно позволить ему перенести ту боль, которую он в состоянии перенести. Однако часто любое выражение любви со стороны окружающих в этот момент становится для людей поддержкой и помогает им легче пережить боль.
«Переживание, — заявил Фёдор Василюк, — взыскует смысла. Переживание бессмысленное — одно, переживание, наполненное смыслом, — другое. Все мы помним кабинеты стоматологов советского времени, больше похожие на пыточные. Но боль по дороге к стоматологу и по дороге от него – это разная боль».
«Помню одну бабушку – ей было за девяносто, она почти ничего не видела, и у неё очень болела нога. В минуты, когда боль становилась особенно невыносимой, она говорила: «Пусть оно болит ещё больше, но пусть у внучки будет всё хорошо с мужем».
Очевидно, она думала, что на семью страдание распределяется как-то совместно: если одним побольше, то другим поменьше – давайте простим ей это заблуждение. Но оно придавало её страданиям смысл.
Ещё помню, как отец Дмитрий Овсянников рассказывал о заключённом, который в тюрьме уверовал. И вот, по совету духовника, он превратил свою камеру в келью и начал учится монашеской молитве. Внешне ничего не изменилось – изменилось его отношение.
Это не бегство от страдания, но ситуация, когда оно перестаёт быть врагом, служит средством помощи близким или молитвы».
Кроме того, по наблюдению докладчика, переживание всегда диалогично. Человек всегда плачет не просто так, он плачет “кому-то”. Иногда непонятная адресованность искажает отношения вокруг человека, надо ему помочь самому понять её.
«Например, однажды ко мне пришёл человек без носа. У него были определённые расстройства на фоне шизофрении, что тоже накладывало отпечаток на ситуацию. Когда-то он был влюблён, но избранница его отвергла. Он посчитал, что причина этого – его внешность, и сделал пластическую операцию, потом вторую, третью, на четвёртой нос пришлось просто удалить.
Но теперь он пришёл с другой проблемой: «Я прочёл всю «Библию» несколько раз, я много ездил по монастырям и паломничествам. В Библии написано, что Бог не даёт испытаний выше сил, но я – именно тот человек, которому он дал такие испытания».
Я почувствовал, что этот человек пришёл не за защитой, а с обвинением. Если бы я произнёс какие-то стандартные увещевания, он бы просто констатировал, что ещё в одном месте ему не помогли. Но я также почувствовал, что всё сказанное адресовано не мне. И тогда я сказал:
— Я правильно понял, что Вы много страдали, искали смысл, обращались с этим вопросом к Богу, но не получили ответа?
— Да, — ответил мой клиент, подумав, — Бог молчит, жизнь проходит, и мне страшно.
В его понимании ничего не изменилось, но он вышел из позиции всеобщего обвинения, и стал возможен диалог».
Также, по мнению Ф. Е. Василюка, важно соотношение душевного и духовного в помощи.
В качестве примера докладчик привёл эпизод из романа Достоевского, когда к старцу Зосиме пришла женщина, недавно потерявшая ребёнка. Обычные увещевания о том, что младенец непременно находится у Господа, на неё не действовали. И тогда старец сказал: «Не утешайся и плачь! Но помни, что всякий раз сынок на тебя смотрит и Господу указывает. И надолго тебе этого материнского плача хватит. И в конце превратиться он в тихую радость».
С женщины было снято обвинение в неблагочестивом страдании, к её страданию проявлено даже уважение. Страдание было ей разрешено, но на дерево страдания была привита ветка молитвы. Меняется перспектива страдания — не “ты смотри на небо”, но “сын на тебя оттуда смотрит”. В итоге ситуация горя «разомкнулась», стала восприниматься в более широкой перспективе, и общение с Богом оказалось возможным.
Нисхождение во ад
Разговор о страдании – важен, но и мучителен. Как советовать тут что-то, не имея собственного опыта проживания страданий? Теоретический разговор важен, но может оказаться как острый нож, причиняющий лишние муки. «Кто сам не страдал, не должен предписывать страдания другим», — сказал об этом же о. Павел Хондзинский.
В заключение хотим процитировать слова уже покойного священника, помогавшего онкобольным детям и их родителям – о. Георгия Чистякова. Отец Георгий, как нам кажется, расставляет наиболее важные акценты в этом разговоре:
«В наших храмах среди святых икон довольно заметное место занимает «Нисхождение во ад» — Иисус на этой иконе изображен спускающимся куда-то в глубины земли, а вместе с тем и в глубины человеческого горя, отчаяния и безнадежности. В Новом Завете об этом событии вообще не говорится, только в Апостольском символе веры есть об это два слова — descendit ad inferos («спустился во ад»), и довольно много в наших церковных песнопениях.
Тут мы стараемся не видеть чужой боли, зажмуриваем глаза, затыкаем уши. В советское время мы прятали инвалидов в резервациях (как, например, на Валааме), чтобы никто их не видел, как бы жалея психику своих соотечественников. Морги в больницах часто прятали на заднем дворе, чтобы никто никогда не догадался, что здесь иногда умирают. И проч., и проч. Мы и теперь, если считаем себя неверующими, пытаемся играть со смертью в «кошки-мышки», делать вид, будто ее нет, как учил Эпикур, отгораживаться от нее и т.д.. Иными словами, чтобы не бояться смерти, используем что-то вроде анальгетика.
Если же мы считаем себя верующими, то поступаем не лучше: говорим, что она не страшна, что на то воля Божия, что не надо горевать по усопшему, потому что тем самым мы ропщем на Бога и проч. Так или иначе, но подобно неверующим также отгораживаемся от боли, заслоняем себя от нее инстинктивно, словно от удара занесенной над нами руки, то есть тоже используем если не наркотик, то во всяком случае анальгетик.
Это для себя. А для других мы поступаем еще хуже. Человеку, которому больно, пытаемся внушить, что это ему только кажется, причем кажется, ибо он Бога не любит и т.д. и т.п. А в результате человека, которому плохо, тяжело и больно, мы оставляем наедине с его болью, бросаем одного на самом трудном месте жизненной дороги.
А надо бы просто спуститься с ним вместе в ад вслед за Иисусом — почувствовать боль того, кто рядом, во всей ее полноте, неприкрытости и подлинности, разделить ее, пережить ее вместе».
Поделиться в социальных сетях
Мне нужна помощь
Хочу помочь
