Стыд или совесть?

«Ни стыда, ни совести» ­– так принято говорить об очень плохом человеке. Но в чем, собственно, разница между этими двумя понятиями? Об этом рассуждает российский библеист, переводчик, публицист, писатель Андрей Десницкий.

В прошлой статье я рассуждал о том, как по-разному может быть описано христианское понимание спасения: через метафору суда (Христос понес наказание, положенное грешнику) или через метафору патроната (Христос выкупает человека из рабства греху и делает его вольноотпущенником и Своим клиентом).

Я говорил тогда, что любая метафора связана с константами национальной культуры и что в разных культурах константы могут быть неодинаковыми при всём своем сходстве.

Вот, например, вина и стыд – универсальные понятия, чувства, знакомые каждому человеку. Вина – это осознание своей личной ответственности за поступки, высказывания и даже мысли и чувства, она не обязательно связана с восприятием других людей. Стыд, напротив, может не подразумевать никаких дурных поступков, но он обязательно связан с негативным мнением окружающих.

Проще говоря, вина – это чувство горечи при воспоминаниях о некоторых моих поступках, о которых может никто не знать, а стыд – ощущение неловкости, когда человек оказывается в публичном пространстве в грязной или рваной одежде, даже если в этом нет никакой его вины.

Таким образом, стыд – нечто внешнее, а вина – внутреннее.

Принято считать, что в одних культурах люди стараются избегать чувства вины, в других – стыда. Часто говорят, что «культуры вины» скорее западные, «культуры стыда» – скорее восточные. Так, японский самурай совершает ритуальное самоубийство (харакири), чтобы покончить с непереносимым стыдом, даже если в том нет его вины – например, ему нанес незаслуженное оскорбление его господин.

Для человека западной культуры это кажется бессмысленным и жестоким… но в то же время японское общество не знает таких мучительных размышлений о коллективной ответственности простых граждан за преступления против человечности, совершавшихся во время Второй мировой, какие характерны для европейских стран, прежде всего Германии.

Впрочем, в последнее время культурологи всё чаще задаются вопросом: а не есть ли само это противопоставление чисто западный конструкт?

Ведь всегда приятнее думать, что ты руководствуешься внутренними убеждениями, а не впечатлением, которое произвел на окружающих. Безусловно, полярное противопоставление тут неуместно, стыд и вина присутствуют в любой человеческой культуре, но они по-разному действуют, и разнится их «удельный вес».

В Библии представление о стыде значат намного больше, чем в современных западных обществах (включая и российское). Представления о вине или правоте связаны, прежде всего, с судом, который устанавливает вину или невиновность, и суд нам прекрасно понятен, потому что он играет важную роль и в нашем обществе. Он устанавливает, виновен или невиновен данный человек.

А кто устанавливает, чего и когда нам стыдиться? Культуры мира выглядят такими разными – в одних женщине неприлично появляться на людях с открытым лицом, в других – вполне допустимо прийти на совместный нудистский пляж.

Откуда мы узнаем, что почетно и что позорно? Кто определяет степень почета и позора данного индивида в данном социуме?

При всём разнообразии конкретных проявлений общие принципы сходны для всех традиционных обществ. Почет и позор, прежде всего, основаны на рождении, усыновлении, принадлежности к социальной группе. В то же время почет может быть приобретен личными достижениями или линией поведения в соответствии с общественными ожиданиями. Соответственно, так же приобретается позор как анти-почет или отсутствие почета. Вспоминая статью о патронате, добавлю, что почет – важнейший ресурс, которым патрон делится с клиентами.

В библейской культуре, как и во многих других, почет или позор применяются, прежде всего, к «имени» – это и социальное положение, и родство, и репутация. Соответственно, внутри этих социальных групп почетом или позором можно поделиться или «заразиться»: оскорбление посла является оскорблением пославшего его царя, а действия мудрого слуги добавляют почета его господину.

В библейских текстах почет и позор занимают гораздо больше места, чем в современных, и в результате переводчики и комментаторы нередко упускают из вида нечто важное. Вот притча о злых виноградарях из 21-й главы Евангелия от Матфея. Почему хозяин виноградника безрассудно посылает к этим злым арендаторам сына, надеясь, что они его «постыдятся»?

Для той культуры это было понятно: не воздав чести сыну хозяина, они тем самым обесчестят хозяина, а это противоречит правилам общественной жизни и навлечет позор на них самих.

А вот притча о званых и избранных из следующей главы того же Евангелия. Гости, приглашенные на пир, один за другим отказываются прийти, и вот кульминация: «Прочие же, схватив рабов его, оскорбили и убили их» (22:6). Если они их всё равно убили, какая разница, оскорбляли ли они их перед смертью? Для человека библейской культуры это очень важно: убийство было не простым уголовным преступлением, оно было намеренным и тяжелым оскорблением господина, отправившего своих слуг (как, кстати, и в прошлом примере).

Особенно наглядно это выглядит там, где речь идет о богословских идеях, выраженных при помощи метафор. В Послании к Евреям (6:6) упоминаются некие люди, для которых закрыта возможность покаяния – уникальная ситуация для Нового Завета, где всё время говорится о возможности покаяния для всех и в любой ситуации. Что именно делают эти люди, не очень понятно – вероятно, отрекаются от некогда принятой веры. Синодальный перевод: «Они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему».

Опять-таки, если они распинают Христа, то уже не очень важно, что при этом они «ругаются», по крайней мере, с нашей точки зрения. Но здесь мы видим важнейшую составляющую распятия: демонстративный позор, крайнюю степень публичного унижения. Человечество, к сожалению, изобрело много способов постепенно замучить отдельного человека до смерти. Но далеко не все из них предполагают такую степень унижения, беспомощности и демонстративности, как римское распятие, для евреев к тому же отягощенное обнажением и древним проклятием всякого, кто «повешен на древе».

Таким образом, здесь говорится, что эти люди не только заново убивают своими поступками и словами Христа, но и стремятся Его опозорить. Я бы предложил такой вариант перевода: «Сына Божьего заново предают распятию и выставляют на позор».

Чтобы представить себе, как это выглядело в первые века нашей эры, можно взглянуть на карикатуру на первых христиан, граффити в Риме (около Палатинского холма) с малограмотной надписью на греческом: «Алексамен почитает бога».

Мы видим здесь человека в традиционном жесте приветствия, он воздает почет… существу с ослиной головой, распятому на кресте.

Неизвестный карикатурист соединил здесь давний антииудейский мотив: иудеи поклоняются ослиной голове, – с христианским почитанием Распятого. Он изобразил, с его точки зрения, самое бессмысленное зрелище: воздание высших почестей самому позорному, что только можно себе представить – ослу, да еще и распятому!

«Для иудеев соблазн, для эллинов безумие» – именно об этом и говорил Павел такими словами (1 Коринфянам 1:22), и всё христианство рождается из принятия этого абсурда и парадокса.

Христос принимает на себя наивысший мыслимый позор, чтобы наделить Своих последователей наивысшим мыслимым почетом.

В истории христианства представления о совести (виновен ли я) и стыде (опозорен ли я) вступали меж собой в причудливые отношения. Но в целом можно сказать, что христианство, начиная с Голгофы – преодоление архаичных представлений о позоре и постепенное осознание индивидуальной вины, которая может быть снята в покаянии.

Но удержаться на этой высоте трудно, и человек то и дело соскальзывает в старую добрую архаику с ее представлениями о коллективном почете: мы самое великое племя, у нас самый крутой вождь, самые позолоченные храмы и самая обширная империя, и так будет всегда. Вопрос о вине и личной ответственности при этом, как правило, снимается: будем поступать не так, как правильней, а так, чтобы выглядеть как можно почетней. Похоже, нынешнее российское общество испытывает именно такое искушение.

Только одно мешает в этом увлекательном деле христианину: память о Голгофе.

Пожертвовать