Почему апостол Андрей — Первозванный?
Мы привычно называем апостола Андрея Первозванным. А почему так? Школьный ответ "потому что Христос призвал его раньше других" при ближайшем рассмотрении оказывается несостоятельным. Но тогда... почему так?
Что в духовной жизни ничего случайного нет — это не новость. Что в Евангелии нет случайных эпизодов и лишних слов — само собой разумеется. И это исключение случайности, описки, лирического отступления или просто авторского каприза делает уместным в процессе чтения вопрос: «А почему именно так?»
Мы задаемся вопросом, «почему Христос не родился императором», почему отверг искушение властью, чем и Себя, и Своих последователей, да и, наконец, весь мир отказался избавить от нескончаемого противостояния, кровопролития?.. Почему так? Почему, вместо того, чтобы решить все мирным путем, «полюбовно договориться» с «князем мира сего» и бесконфликтно легитимизировать свою власть над миром, Он предпочитает взойти на Крест, да еще и нас за Собой зовет в Царство Небесное именно этим — крестным — путем?! Почему именно так?..
Этих «почему» достаточно много. На многие из них ответы даны, причем в каждую эпоху они даются с теми нюансами, которые важны для понимания Благовестия конкретной целевой аудиторией.
Один из уместных «почему так?» — вопрос о призвании святого апостола Андрея Первозванного.
Почему? Почему Господь призывает его первым? И почему только его Церковь именует «Первозванным», ведь он не был призван каким-то отдельным образом? Почему за Первоверховным Апостолом не закрепилось в церковном сознании наименование «Первозванный», если в основном представление о начале призвания апостолов ассоциируется с эпизодом, когда Господь проходит мимо Генисаретского озера и, увидев рыбачивших братьев Андрея и Петра, призывает их обоих последовать за ним, обещая, что сделает их «ловцами человеков» (Мф. 4 18 — 20 Мк. 1 16 — 17). В том ли дело, что это уже «второе призвание»?
Нет, не только в этом дело, думаю. Хотя, действительно, этому «парному» призванию сыновей Ионы предшествовало более раннее. Как описывает его апостол Иоанн Богослов, оно состоялось на следующий день после того, как Иоанн Предтеча крестил Спасителя в водах Иорданских. Причем состоялось несколько необычным образом, если говорить о способе. В Евангелии достаточно подробно описывается, как последний пророк ветхого завета, указывая двоим своим ученикам на идущего Иисуса, назвал его Агнцем Божиим, после чего те сразу же за Ним последовали.
Иисус же, увидев их, идущими за Ним, спросил, что им надобно, и в ответ на вопрос, где Он живет, пригласил их к Себе, где они и провели в беседе весь день (необычность, в контексте вопроса о призвании, в том, что Иисус просто проходил мимо и не звал их за Собой они как бы сами за Ним пошли, а Он как бы всего лишь откликнулся на их интерес). Эти два ученика Предтечи Господня — Иоанн и Андрей. Почему «возлюбленный ученик» не стал заодно с Андреем называться «Первозванным»? И почему именно его — Андрея — мы видим первопризванным и в том, и в другом случае?
А может, потому, что это не просто первый призванный, а первый призывающий из апостолов? Обратите внимание: что он делает после того, как возвращается от Агнца Божия? Он зовет своего брата — Симона, говоря ему о себе с Иоанном: «Мы нашли Мессию». Зовет брата и приводит его ко Христу (эпизод с призванием, о котором повествуют евангелисты Матфей и Марк — это уже было потом, а сначала он, сразу же, после беседы со Христом, не откладывая на завтра, делится радостной новостью с братом и немедленно приводит его к Сыну Человеческому).
Об апостоле Андрее сравнительно мало упоминается в Евангелии, однако, вот еще один достаточно характерный эпизод. В том же Евангелии от Иоанна (Ин. 12 20 — 22) рассказывается, как некие эллины (по всей вероятности, прозелиты из язычников) желали видеть Иисуса. Понятно, что под «видеть» они имели в виду непосредственное общение. Обращаются они с этой просьбой к апостолу Филиппу, но тот не решается на себя взять ответственность и советуется с апостолом Андреем, что говорит об авторитетности последнего в апостольской среде. И тогда Андрей вместе с Филиппом сообщает о просьбе эллинов Учителю.
Не Филипп, заметьте, передает их просьбу, а Андрей, взяв с собой Филиппа, сообщает об этой просьбе Христу. У свт. Иоанна Златоуста этот момент в толковании на Евангелие от Иоанна обойден вниманием, а блж. Феофилакт усматривает в этой последовательности лишь благочиние и смиренномудрие, царившие среди апостолов. Однако в Толковой Библии, изданной последователями А. П. Лопухина, высказывается предположение, что Филипп не решался взять на себя ответственность, с одной стороны помня о словах Спасителя «не ходить на языческий путь» (Мф. 10 5) и о том, как Христос в ответ на ходатайство апостолов о хананеянке ответил, что Он послан «только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15 24), а с другой — опасаясь, что восторг, с которым Спасителя встречали в Иерусалиме, может смениться озлоблением, если местные приревнуют его к инородцам.
Так вот Андрея этот «политический момент» не смущает. Он решительно приходит с Филиппом к Спасителю и сообщает о просьбе эллинов, потому что помнит и о других Его словах: «Приходящего ко Мне не изгоню вон» (Ин. 6 37), а также об исцелениях и дочери той же хананеянки, и слуги Капернаумского сотника, помнит и о Его беседе с самарянкою.
Этот как бы незначительный эпизод вкупе с вышеупомянутым о приведении своего брата Симона ко Христу (в Евангелии не сказано, что Христос его об этом просил), на наш скромный взгляд, позволяет усматривать в апостоле Андрее какую-то особую миссионерскую горячность. Не страсть, а именно живой огонь веры, а огню свойственно распространяться, охватывать собой пространство и светить. Огонь веры только принципиально отличается от огня материального тем, что материальный уничтожает Божие творение, а огонь веры горит за счет Духа Святого, уничтожая не творение, не естественную добродетель, а грех, уродующий творение.
Причем, что важно: миссионерство миссионерству рознь. Не стоит путать миссионерство, горящее любовью к Богу и ближним, особенно к непросвещенным, с «миссионерством», движимым подменяющими церковность корпоративными интересами, лишь прикрывающимися любовью к Истине и жаждой поделиться знанием о ней с теми, кто пока находится во «тьме и сени смертной» (Лк. 1 79). Отсюда — разница и в методах, и в реакции на критику церковных реалий.
Нынче очень удобно стало все списывать на «происки врагов», норовящих «испортить нам обедню». Любое обличение язв церковной жизни или конкретных лиц, играющих в ней не последнюю роль, истолковывается как «очернение». Такое впечатление, что срабатывает какая-то инерция советской ментальности с не к ночи будь помянутыми понятиями «обострения классовой вражды» и «клеветы на советскую власть».
В апостольское время в отношении Церкви этих происков было побольше, чем в наше, тем не менее, ни апостол Павел, ни кто-либо из древних писателей не думает даже обвинять врагов Церкви в заговоре, из-за которого христиане вынуждены грешить. Нет, ни в отречениях от веры, ни в нравственных падениях членов Церкви якобы «под злобным гнетом враждебных сил», никто кроме самих грешников не обвиняется, и весь черный PR, который поднимается в адрес Церкви — целиком на их совести: «…ради вас… имя Божие хулится у язычников» (Рим. 2 24).
«Не столько хулится Бог нечистой жизнью язычника, сколько развращением христианина», — пишет свт. Иоанн Златоуст, настаивая, что «не были бы нужны слова, если бы жизнь наша сияла в такой степени („как светила в мире“ (Флп. 2 15). — И.П.) не были бы нужны учители, если бы мы творили дела благие. Никто не остался бы язычником, если бы мы были христианами, как следует. Если бы мы соблюдали заповеди Христовы, если бы мы благодушно переносили обиды и насилия, если бы мы, будучи укоряемы, благословляли, если бы, терпя оскорбления, воздавали добром, то никто не был бы столь диким, чтобы не обратиться к истинной вере, если бы так все вели себя».
Очернить можно только то, что не черно само по себе. Когда же отколупывают тонкий слой краски, скрывающий черноту, и она проступает наружу — это не очернение, а обличение. А очернение — это когда чуждой грязью забрызгивают, замазывают… Грязь, разумеется, может оказаться прилипчивой, да, но все же это — внешняя грязь и, употребляя необходимые средства, ее можно свести. Но грязь следует именно сводить, выводить, отмывать, а не замазывать ее и маскировать.
Поэтому когда на репутации Церкви обнаруживается пятно, надо разобраться, откуда оно взялось, какова природа этого пятна: это что-то извне брызнувшее (случайно или целенаправленно — другой вопрос), или признак повреждения церковного организма, воспаления какого-то участка, а где-то уже и процесса распада, гнилостный запах которого не перебьешь никакой парфюмерией?
Церковь свята Духом Святым, свята тем, что Она — Тело Христово, но Она — не только Христос, Она — это еще и мы, а мы — грешны. И когда мы позволяем благодати Божией нас исцелять, происходит торжество веры, потому что наша порочность преодолевается святостью Божией, а вот когда мы коснеем в грехе, когда не желаем меняться, когда свою порочность пытаемся прикрыть, а не лечить, наши язвы становятся заметны «внешним». И поскольку мы продолжаем оставаться в Церкви, тем более, если занимаем в Ней видное положение, это уже не просто наши язвы, а раны на Теле Христовом.
Мы — эти раны. Причем раны во всем своем безобразии: распухшие, кровоточащие, местами подгнивающие — это наша порочность, которую мы лелеем и, быть может, словно для отвода Божиих глаз, каемся в ней на исповеди, но не собираемся меняться, а то и не каемся, но истолковываем ее чуть ли не как добродетель, то есть, «наводим марафет», окрашиваем ее снаружи, спрыскиваем благовониями… а процесс, тем временем, становится все более запущенным.
Это не только индивидуальная проблема каждого из нас, грешных, «от нихже первый есмь аз», но аналогично происходит и в общецерковном масштабе, в том числе и в отношении репутации Церкви в целом. Вместо того, чтобы лечить раны всеми доступными средствами, мы, «будучи реалистами», и понимая, что лечить не желающих лечиться невозможно, а кадровые преобразования — процесс не только хлопотный (и тем более хлопотный, чем выше заинтересованные кадры по своему положению), но и чреватый «бунтом болящих», предпочитаем досадовать на тех, кто норовит… нет, даже не «поскрести ногтем» любовно нами наложенный на пораженное место косметический слой, а смеющих всего лишь указать на проглядывающее пятно.
Повторяю, на любое пятно надо реагировать оперативно и адекватно: наружную грязь надо отмывать, оперативно разоблачая всякую клевету (и добиваясь ответственности за нее), а вот за указание на реальную проблему надо благодарить, даже если указали на нее без особой доброжелательности, и не придумывать иезуитские оправдания или отрицать факты, воображая себя при этом защитниками Церкви.
Невозможно защитить Церковь, попустительствуя разложению в Ее среде. Не надо обольщаться: миссионерство, делающее ставку на PR и Makeup, и надеющееся добиться успехов за счет политических компромиссов со светской властью, обречено (как, впрочем, и пренебрежение «добрым свидетельством от внешних» и принципиальная оппозиционность, временами переходящая во враждебность по отношению к светской власти никак не указывают на твердость веры, а скорее на твердолобость, если не на лукавый популизм).
И не потому, что расчеты не те, а потому что это какое-то иное, неапостольское по своей природе миссионерство что-то тут есть от того самого искушения властью, которое Господь отверг в самом начале Своего земного служения.
Приводить в Церковь можно только приводя ко Христу, воцерковлять можно только через Евангелие в ключе святоотеческого Предания, но не только через слово, а еще больше через пример жизни евангельской. А правила, посты, дисциплина, пируэты этикета — это уже сопутствующее.
Если же мы вводим человека в Церковь с обратной последовательностью: через этикет в дисциплину, через нее в посты и т. д., то вводим его в организацию, корпорацию, да, но вот, насколько мы его при этом вводим в Церковь, приводим ли мы его ко Христу, или, вернее, доводим ли мы его в итоге до Него, успеваем ли, не мешаем ли мы Ему привлекать к Себе призванного Им?
Апостол Андрей был призван Христом и ко Христу приводил. Что в нем было такое особенное, видимо, послужившее промыслительной причиной его призвания Богом именно в качестве первого благовестника, «апостола апостолов»? Может, ему было свойственно какое-то исключительное горение духа, горение любовью к Богу и ближнему, любовью к Истине, любовью Божией, стремящейся распространиться и умножиться? И вместе с тем ясное понимание, что приводит он ко Христу — лично ко Христу, а не просто в Его общество, орден, корпорацию. Лично.
И насколько каждый член общества верующих верен лично Христу (а критерии верности — в чуть выше приведенной цитате из свт. Иоанна Златоуста), настолько апостольское служение состоятельно. Насколько наше личное предстояние Богу подменяется своекорыстием или «интересами Церкви» (как будто интересы Церкви могут противоречить верности заповедям и допускать культивирование «чуждого духа»), настолько апостольское служение ослабляется.
Хотим мы того или нет, но все мы «на подсвечниках»: не только духовенство, но и миряне. По нам судят о вере, о Боге. «Будем поэтому жить так, — пишет свт. Иоанн Златоуст, — чтобы не хулилось имя Божие. Не будем ни гоняться за человеческою славою, (ни вести себя так) чтобы о нас составилось дурное мнение, но будем соблюдать надлежащую меру и в том и в другом». Это тот минимум, который требуется от каждого из нас для осуществления апостоличности Церкви.
Минимум, т. е. основа, без которой словам нашим веры не будет, даже напротив, расхождение между декларируемой верой и совершаемыми делами навлечет на истинную, святую веру хулу, которой достойны мы по нашим злым делам и лукавым сердечным расположениям. А если будет этот минимум, то и «свет наш просветится» во славу Божию. И в этом Первозванный Апостол — наш молитвенник.
Поделиться в социальных сетях
Мне нужна помощь
Хочу помочь
