2. Шлепки

Во всех педагогических теориях непременно сколько-то места уделяется такому неоднозначному, спорному и вообще непростому понятию как физическое наказание детей. С ужасам в сердце взираю я на палки, розги, ремни, прочие мерзкие предметы, которые использовались и используются систематично, подобно единожды отлаженной и пущенной в действие машине.

И совсем иначе воспринимаю я шлепок по попе, отвешенный в гневе разошедшемуся не на шутку чаду.

Можно сказать, что я противопоставляю методичное «механизированное» битьё детей полубессознательному движению руки родителя, которое (наверное, это тоже вложено в нас) приходится всегда по одному и тому де месту.

Поэтому на своём небогатом опыте я попытаюсь вывести теорию обычного родительского шлепка по попе.

Шлепки

Эх, сколько же лет прошло! Перовой я шлёпнул дочку. Ей было 4 года. А дочкой она мне была уже более полугода. И все полгода держал меня тормоз: нельзя бить! Не твой ребёнок! И я терпел все её выходки. А они были разнообразны по довольно простым причинам: малышке уже пришлось сменить несколько пап, соответственно, авторитет отца для неё был попросту непонятен. Мать боялась за нервную систему ребёнка (на то были причины), и вся её строгость сводилась к периодическому хмуренью бровей. Ну а бабушки и дедушки только баловали несчастного ребёнка.

И вот зима. Слякотная в тех местах. И я веду дочку от бабушки домой. А она не хочет. Сперва просто орёт, а потом подкашивает ножки, и ложится прямо в грязь. И вот я приподнимаю девчонку одной рукой (чтоб не оказалась в грязи), а другой шлёпаю по попе. И шлёпнул-то вкривь и вкось, собственно, шлёпнул по свисающей поле пальтишка. Но девчушка оценила сам факт возможности шлепка, подтянулась, и, всхлипывая по инерции, смирно пошла со мной за руку.

Ещё не дойдя до дома, мы уже как бы «забыли» этот инцидент. Мы уже мирно болтали о чём-то. И потом, в сущности, не вспоминали.

А дочура была девочкой очень непоседливой. Она носилась по квартире, вбегала в комнату, осыпала нас с женой миллионом разнообразных сведений и вопросов и, не дождавшись ответов на все, уже летела на половину прадеда. Но шумя, балуясь, она практически всегда держала себя в определённых рамках. Редко, очень редко, когда её «зашкаливало», мне достаточно было сказать: «Вот сейчас отшлёпаю!» И этого было достаточно.

И вот в первый раз скажу: дети – не дураки.

И росла доча и воспитывалась нормально. А с её темпераментом бороться я и не пытался – это было качество, присущее конкретной личности. А зачем ломать личность?

Мало, преступно мало уделял я внимания воспитанию девочки. А когда хватился – было поздно – нас разлучили на долгие годы. Но и сегодня папой она называет только меня. И я иногда думаю: тот, недоделанный шлепок, не был ли доказательством для маленького человечка, что рядом не очередной дядя (повидала она дядь), а – отец?

Годы, годы… И вот у меня родился сын. Кровиночка. У кого рождались дети, тот поймёт. И сразу мысли: какой он? Ведь он уже – личность, но пока это мало проявляется. И опять же – как воспитывать? Есть
народная мудрость, скажу откровенно, не лишённая смысла: «бей сына, пока лежит поперёк лавки, как ляжет вдоль – поздно будет». И я пользовался этой мудростью, фильтруя её сквозь сито собственного опыта.

Год был Тимке. И пошёл он к плите. Плита электрическая, огня не видно, но я знал, что ближайшая конфорка только была в работе и ещё не остыла. «Нельзя!»

А он идёт. Что ж, иди, детка, иди. Это как раз тот возраст, когда человек затрачивает уйму энергии (физической и умственной), чтобы познать окружающий мир. А плита была ещё неисследованной. Давай, исследуй! Пальчик коснулся даже не конфорки, а горячего металла рядом. Тут же – пузырь. Тимка плюхнулся на попу, продемонстрировал всему миру свой пострадавший палец и заревел в голос.

А ведь было сказано «нельзя!», а ты полез. И кого винить? Посиди, поори, и подумай – кто виноват. Думаете, не додумался? Второй раз повторяю: дети – не дураки. Полчаса пооравши, всё прекрасно понял. И по сей день с плитой обращается крайне аккуратно.

А пальчик? Так ведь батя-то был рядом и прекрасно видел, что ожог небольшой, не опасный, что потом мы его быстренько вылечим. А пока он пусть поработает: человек поймёт, что не всюду стоит лезть если лезть, то предусмотрев последствия и если папка запрещает, то лучше не лезть и вовсе.

А шлепки? Конечно, были. Если бы та же самая конфорка была здорово раскалена, то был бы шлепок. Умеренный, но много объясняющий. Если ребёнок подвергал себя опасности, он получал шлепок. А бывало, тут уж особенности личности сына проявляли себя – он не пойми с помощью чего мог разобрать дорогую игрушку, какую-либо нужную вещь… И бывал отшлёпан. В меру, но ощутительно.

И однажды, я уж и не припомню, какую нужную вещь он попортил. И вот взял я его подмышку и понёс лупить. И знал Тимка прекрасно, что ему предстоит. А оправдаться умел ещё только двумя-тремя словами. И повернул он ко мне мордашку и так добродушно сказал: «Ку-ку!» А я его всё равно шлёпнул. И по сей день не могу простить себе этого шлепка…

Но вот настал момент, когда сын стал сам произносить довольно сложные фразы, и сам стал понимать, достаточно сложную речь, обращённую к нему. Всё. Все объяснения перешли на вербальный уровень, шлепки стали не нужны.

Конечно, я учитывал особенности характера маленького человека. Теперь ему незачем было разбирать годные к употреблению вещи. Всё, что приходило в доме в негодность, любая испорченная вещь вручалась ему совокупно с отвёрткой. А на исследование внутреннего устройства нужных вещей было наложено строжайшее табу. Но без шлепков, словами.

То есть с того момента, когда с ребёнком стал возможен диалог, ни разу он не получал по попе.

А потом у меня был воспитанник. Я был у него нянькой, хотя, если посмотреть на мои габариты, каждый, скорее назовёт меня дядькой. Этот мальчик надолго, наверное, навсегда врезался в мою память. Хотя общались мы «всего» полтора года, да и то не каждый вечер.

Когда мы впервые увиделись, этому маленькому принцу вот-вот должно было исполниться 3 года. Но он, хоть порой и путался в словах и предложениях, обладал на удивление развитой речью. И вообще соображал очень хорошо.

Напоминаю: дети – не дураки.

Правда, мама не научила его ходить. Как-то сразу она научила его бегать и чрезвычайно быстро. Ещё он скакал, вертелся и беспрестанно демонстрировал своё удивительное развитие речи.

Все поступки он совершал, сообразуясь исключительно со своей логикой и своими желаниями. Ну, иногда, в случаях исключительных, поддавался на уговоры.

Что делать с подвижностью ребёнка, я знал. Нужно было просто давать ему больше двигаться. Если мальчишка не сопливел и позволяла погода, мы подолгу гуляли после садика. Бегай, прыгай, скачи – зато мне потом легче будет тебя уложить спать. Конечно, от меня требовался глаз, да глаз, так уж работа такая. Если после садика приходилось сразу идти домой, то и тут я давал волю его динамичности. Это для нас однушка – каморка, а для трёхлетнего бойца, ищущего приключений – это целый замок! А ещё иногда мы устраивали страшные битвы на пластиковых бутылках. Кстати, я не всегда давал Ваньке победить и, порой, пользуясь большей длиной конечностей, я наносил ему совершенно неожиданные (хотя, конечно, совершенно безопасные удары).

Словом, с гиперактивностью мальца я не боролся никак, я просто старался дать ей выход.

Но что было делать с вредностью? Когда дело доходило до раздевания, одевания, кормления, собирания игрушек, укладывания в постель… Тут я сталкивался с непреодолимыми глыбами проблем.

Надо сказать, что мама Вани держала специальный ремень и имела свою систему наказаний. Но это были её личные отношения с сыном. А мне с малышом предстояло выстроить свои.

И вот в один вечер… Можно было бы сказать «проклятый», но, оглядываясь назад, я вижу, что это как раз был удачный вечер. Так вот, набегавшись и напрыгавшись вместе со своим воспитанником, я привалился на тахту и сдуру взял в руки телевизионный пульт.

Вообще-то ванина мама не поощряла телевизор, в чём я её горячо поддерживаю. Но в тот вечер я устал, и, щёлкая по каналам, наивно пытался поймать какое-нибудь старое доброе советское кино. Но, конечно, не поймал. А вот какой-то поганый мультик, пусть мельком, да зацепил. Ванька на всё реагировал молниеносно.

- Верни! – потребовал он.

- Нет. – спокойно отказал я.

Вмиг Ваня оседлал мои колени и попытался овладеть пультом. А когда это ему не удалось, он изо всех своих малышовых сил треснул меня обоими кулачками по очкам. И вот – о чудо! – так лихо оседлавший дядьку.

Ванюша, вдруг оказывается в крайне неудобной (для него, разумеется, для меня-то как раз очень даже удобной) позе, и получает ниже пояса как раз тот шлепок, на который я так долго не решался.

Ванька страшно обиделся. Он объявил меня своим врагом на всю оставшуюся жизнь, и пошёл хныкать на диван.

Я засунул негодный пульт подальше на шкаф и стал ждать. Сорок минут кровной обиды мне, человеку тёртому – что секунда. И я дождался своего. В какой-то момент Ване захотелось поесть и попить. А обслуживать себя сам он ещё не умел. Он подошёл ко мне медведем, утёр слезёнки, и на сколько мог жёстко объявил свои требования.

Не на того нарвался. Я доходчиво объяснил человеку, что и враждовать надо по-настоящему. Если уж на всю жизнь – так на всю жизнь. И никогда ничего у врагов не просить.

Ваня снова удалился на диван, теперь для обдумывания своей дальнейшей судьбы, в которую вошла непримиримая вражда.

Понятно было, что часа через два вернётся мама, уж она-то и напоит и накормит сыночку. Но для ребёнка 2 часа – громадное время. Его надо как-то же ещё прожить!

После некоторых колебаний Ваня снова подошёл ко мне. Но начал уже не с требований. Он начал с извинений. Тут я немного поморочил ему голову: мне важно было, чтобы эти извинения не были формальными словами, а осознанным поступком. Выяснилось, что Ваня превосходно (без моих подсказок!) понимал свою вину. И в том, что восхотел полюбоваться на дрянные мультики, от которых мама его ограждала, и в том, что грубовато обошёлся со мной.

Говорю же: дети – не дураки.

Разумеется, Иван был прощён, приласкан, напоен и накормлен. Отношения были не только восстановлены, но и вовсе перешли на иной уровень.

В дальнейшем на протяжении нескольких недель Ваня ещё раза два получал по попе. Так уж устроены многие дети, что им постоянно нужно испытывать грань дозволенного.

Отмечу, что Ваня прочертил для себя эту грань весьма быстро.

Да, да, дети – не дураки.

Они не дураки, и я с омерзением смотрю на различные тщательно продуманные приспособления для «телесных наказаний» - ремни, розги, специально оборудованные углы для длительных стояний… Все эти и прочие приспособления – изобретения слабых людей. Слабых и глупых.

Слабых. Да, слабых. Людей, у которых не хватает 15-ти минут терпения, чтобы дождаться желаемого результата. Глупых, потому что они пытаются не развить, а переломить личность ребёнка. Они добиваются того, что маленький непоседа часами смирненько сидит, положив ручки на коленки. Он знает, что за попытку побегать он будет жестоко избит. Человечек не перестанет быть непоседой, его темперамент потом выльется в иное русло. Дай Бог, чтобы это было русло чистой воды…

Я вспоминаю своего учителя физики. Небольшого роста и тщедушный был человек. В нашей школе, скажем, «ботаничка» вполне могла огреть оборзевшего старшеклассника в лучшем случае линейкой. А учительский крик раздавался почти из-за каждой классной двери.

Евгений Борисович, разумеется, никогда бы на такое не пошёл. Насколько я помню, за 2 года, что он вёл у нас физику, он единожды слегка повысил голос. «Ну, ребята!» – сказал он и слегка прихлопнул журналом по столу. И вот этот его «срыв» я помню до сих пор! А обычно, когда наш отчаянный класс не желал учиться, он одним выражением лица ставил всех на место. Тогда я не понимал, а теперь знаю: жизнь свела меня не только с мудрым, но и с очень сильным человеком.

Легко ему было с нами? Нети, конечно. Но он достойно нёс свой груз учительства. Даже самые отчаянные мои одноклассники, оканчивая школу, получали твёрдые, настоящие тройки по физике, а многие – и четвёрки.

Путём битья и наказаний можно быстро достичь того, что ребёнок выучит стишок, «правильно» поздоровается с тётенькой, и вообще будет ходить «по струнке». Но лопнет струнка. И кого больнее ударят её лопнувшие обрывки? А главное свойство воспитателя не зычный голос и не твёрдая рука, а терпение. А оно требует силы.

С одной стороны слышу я мощный гул воспитателей всякого рода: «Бей, не жалей, ребёнку только лучше будет!»

С другой стороны раздаётся целый гевалт: «Детей вообще бить нельзя!»

Очень мягко говоря, не назвал бы я умными ни те, ни другие голоса.

Нельзя, преступно не шлёпнуть младенца, когда он лезет к открытому окну. Нельзя, преступно избивать школьника за плохую успеваемость.

Единичный шлепок запоминается, как значимое событие в жизни. Обычно впоследствии достаточно бывает напоминания об этом шлепке, или просто демонстрации того, что отец не доволен поведением ребёнка.

А ведь детям так хочется нравиться!

Сильное битьё, особенно несправедливое порождает озлобление в маленьком сердечке. Частые наказания ремнём становятся привычными и быстро утрачивают эффективность.

А ведь если строить отношения с ребёнком как с человеком, а не как с управляемой машинкой, то порой достаточно бывает за всю жизнь лишь один раз шлёпнуть по его попе.

С помощью диалога с подрастающим ребёнком вы намного медленнее добьётесь желаемого результата. И для этого понадобятся мудрость и сила.

Но дети сами потянутся к мудрому и сильному отцу, они – не дураки.

Артемий Лебедев

Пожертвовать